Это объясняется тем, что характер общения с многолюдной аудиторией - личный и интимно-доверительный - у телевидения и у эстрадного певца идентичен. Телевизионная камера имеет для эстрадного певца то же значение, что микрофон для его голоса.
Казалось бы, все ясно. И тем не менее очень часто, когда по телевидению дают пленку выступления эстрадного певца, вы ощущаете между собой и певцом невидимую преграду. Эдакое «свинцовое стекло». Артист обращается куда-то мимо вас, в отдаленное пространство за вами. Дело в том, что эти пленки снимаются не по законам телевидения, а по законам кино - с ощущением существования «четвертой стены».
Скрипач может играть, уйдя в себя. Оперный певец - исполнять арию как «внутренний монолог». Эстрадный певец не может не быть в активном общении со своей аудиторией. Это его питательная среда, его стихия. Характер общения певца с публикой стал иным прежде только интимно-доверительный и обращенный только к тесному кругу людей, он теперь, сохранив свою интимность, обратился к целому свету.
Телевидение отвечает той же общественной потребности: оно родилось из стремления каждого человека, находясь у себя дома, приобщиться к событиям большой значимости.
Мне думается, что и здесь сказывается определяющая для специфики телевидения особенность, о которой говорилось раньше: общественный пафос и публицистичность проявляются в непосредственно-личном выражении.
Телевидение уже сыграло и продолжает играть огромную роль в развитии искусства эстрадного певца. Но эта же особенность телевидения делает его жестоким и беспощадным, когда эстрадный певец появляется перед камерой душевно пустым.
Так было в концерте итальянских эстрадных певцов «Кантоджиро», который транслировался однажды летом из Зеленого театра. На экране один за другим появлялись люди, которые вызывали смешанное чувство брезгливости и жалости. Дело даже не в том, что почти никто из них не обладал хотя бы минимальным голосом и, казалось, готов был засунуть микрофон себе в рот - только бы звук был посильнее. Дело в том, что эти певцы вышли на аудиторию, которой они ничего-ну абсолютно ничего! -не могли сказать. И камера жестоко обнажила их душевное убожество, их духовную пустоту.
