Если телевидение и играет подобную роль, то объяснение этому следует искать в реальных противоречиях развития художественной культуры. Нельзя согласиться с тем, что, поскольку человек на телевидении лишь «подслушивает» и «подсматривает» жизнь, которая дана ему как «картинка», то это уже само по себе обрекает его на «пассивное» потребление иллюзорного мира, нивелируя различие «между фактом и образом, реальностью и изображением».
Подобная аргументация, будь она справедлива, могла бы быть отнесена к любой духовной форме отражения жизни вообще - при всей своей «иллюзорности» телевидение не составит здесь исключения.
Таким образом, мы видим, что сама массовость телевидения вовсе не сводится к «тиражности», масштабу его аудитории и представляет собой более глубокое понятие, качество его содержания, связанное с новой ролью народных масс на арене истории (ибо даже там, где телевидение играет роль «мифологии», оно выступает как реакция «а эту историческую активность масс, возникает из потребности затормозить ее, направить в желательное русло).
Там, где оно утверждает подлинные духовные ценности, раскрепощает творческие возможности личности, обогащая ее опытом общественной практики, раскрывая логику истории и роль масс и личности в ней, оно становится чрезвычайно мощным средством формирования самосознания народа.
Теперь попытаемся взглянуть на нашу проблему с другой стороны и задумаемся над эстетическим аспектом телевидения.
В современных дискуссиях об эстетике телевидения судят порой односторонне, сводя все только к художественным жанрам и формам или же, напротив, толкуя как некий универсальный принцип. В этой связи необходимо также коснуться вопроса, который стал в последнее время предметом особенно острых споров: является ли телевидение самостоятельным, «суверенным» искусством, или, иначе, в каком смысле можно говорить о телевидении как искусстве и где проходят его границы?
